Читать онлайн «Екатерина II, Германия и немцы». Страница 70

Еще в 1772 году Иоганн Якоб Мозер констатировал, что во времена, прошедшие после Петра I, в отличие от самой эпохи его правления, «у императорского двора и отдельных штатов Германской империи было много связей с Россией; напротив, у Германской империи в целом – нет…». О посланнике русского двора при имперском сейме (рейхстаге) Мозер писал, что и тот «не причастен ни к каким государственным делам»[1095]. Однако именно в это время наметилась перемена в германской политике России. Через два года после раздела Польши и через три месяца после заключения Кючук-Кайнарджийского мира петербургское правительство, в очередной раз после Семилетней войны, подвело некоторые итоги своего политического курса в отношении империи и указало его новое направление в инструкциях, данных в сентябре 1774 года будущему посланнику Екатерины при имперском сейме Ахацу Фердинанду фон дер Ассебургу относительно его обязанностей. Правительство Екатерины признало пользу от союза с прусским королем и обвинило Кауница в зависти к успехам Петербурга. Отмечалось, что, хотя изменение политического курса, осуществленное Петром III, не позволило России повлиять на заключение мира в 1763 году, с тех пор мудрость и решительность императрицы позволили ей занять выдающееся место внутри системы великих держав. В состязании между Австрией и Пруссией за благосклонность России спор был легко решен в пользу Пруссии из-за связи Вены с Версалем. В остальном же венский двор из-за своей враждебности по отношению к Фридриху сам связывал себе руки внутри империи. Имперские князья думали лишь о своих интересах, а не об интересах Corps Germanique[1096], а едины они были лишь преследуя цель сохранения имперской конституции, гарантировавшей им их права. Позиция России по отношению к империи не осложнялась ни конфликтом интересов, ни взаимными правовыми претензиями, что давало ей возможность обрести доверие имперских штатов. Хотя Вена предводительствовала католической партией, а Фридрих стоял во главе Corpus Evangelicorum[1097], их превосходство в силе не позволит установить настоящего доверия внутри империи, даже когда конфессиональные мотивы не будут играть своей роли, были уверены в Петербурге. Державы-гаранты – Франция и Швеция – были лишь фантомами, первая – как слишком заинтересованный сосед и союзник Австрии, вторая – в силу своей слабости после Северной войны. Посланнику поручалось поддерживать добрые отношения со всеми князьями, которые будут искать контактов с ним для себя лично или с целью совершенствования имперской конституции, и со всеми семьями, связанными узами родства с российским императорским домом. Для получения более подробных инструкций посланнику следовало разузнать о взаимоотношениях и интересах каждого из штатов империи, о партийных группировках внутри нее и их связях с другими державами[1098]. Из сказанного можно заключить, что обновленная германская политика России не была направлена на поддержку союза с Пруссией. Ее целью было скорее самостоятельное соблюдение российских интересов, пусть пока и не слишком конкретных. Она по-прежнему стремилась контролировать равновесие сил в империи. Однако если до сих пор о заинтересованности России в его соблюдении заявлялось лишь извне, через притязания на первенство, то отныне дипломаты императрицы должны были своей деятельностью содействовать балансу сил в империи. Во избежание риска заключения Австрией и Пруссией двусторонних соглашений об аннексии территорий внутри империи по польскому образцу петербургское правительство сочло необходимым провозгласить в качестве второй цели своей германской политики сохранение имперской конституции. В этом вопросе оно могло рассчитывать по крайней мере на совпадение своих интересов с интересами мелких имперских штатов. Итак, многое свидетельствует в пользу того, что политическая концепция Ассебурга вернулась к своему автору в виде инструкции Панина, одобренной Екатериной[1099].

Фридрих рассчитывал превратить спор о баварском наследстве, разгоревшийся в 1778–1779 годах, в продуктивный апогей русско-прусских отношений. В отличие от принца Генриха и министра Герцберга король не был на сей раз настроен сохранять мир с помощью очередной земельной сделки за счет Польши[1100]. Он хотел раз и навсегда поставить на место жадных до компенсаций Габсбургов при военной поддержке России. Вместо этого, однако, конфликт стал поворотным пунктом российской внешней политики вообще и ее германской политики в частности. После провозглашения Иосифа римским императором в 1765 году Фридрих неоднократно предупреждал, что Австрия постарается использовать баварское наследство как средство обеспечить себе однозначный перевес в империи. Самого себя он усердно выставлял защитником мелких имперских княжеств, проча Екатерину на роль защитницы всей имперской конституции от произвола императора[1101]. Когда в конце 1777 – начале 1778 года баварский курфюрст Макс Иосиф умер и права на наследство действительно вступили в силу, русское правительство уже не могло отделываться пустыми заявлениями. Фридрих постарался повлиять на мнение Петербурга в своем духе, отправив туда подробный труд своего министра Герцберга, доказывавшего безосновательность притязаний Австрии[1102]. Прусский король намеревался воспрепятствовать присвоению габсбургским домом курфюршества военными средствами, рассчитывая при этом на помощь России, но Екатерина, хотя и осудила амбиции Иосифа, не могла позволить, чтобы Россия была вновь втянута в вооруженный спор из-за германских дел. Более того, она достигла взаимопонимания с Францией, также действовавшей в интересах мирного разрешения спора[1103]. Если Фридрих и надеялся, что бóльшая вовлеченность России в дела империи принесет долгосрочную пользу Пруссии, то эта идея была обречена на провал с самого начала. Екатерина преследовала диаметрально противоположную цель: укрепить авторитет России в империи, по возможности даже институционализировать его и положить конец попыткам Фридриха руководить политикой Петербурга. Со времен Петра I Россия поддерживала дипломатические связи лишь с Веной, Берлином, Дрезденом и Нижнесаксонским имперским округом (включая ганзейские города), с 1746 года – с имперским сеймом, а с 1774 года – и с княжеством-епископством Любеком с центром в Эйтине[1104]. Чтобы оторваться от буксира прусской политики в империи и противостоять острым кризисам, подобным угрожавшей разразиться войне за баварское наследство, было необходимо выстроить дипломатические отношения с другими штатами империи, завязать и поддерживать коммуникацию с возможно большим числом центров власти и углубить познания в структуре империи как с исторической, так и с конституционно-правовой точки зрения.

Именно в этой фазе переориентации германской политики России, пока Фридрих II находился в поиске придворных политических группировок, способных управлять Екатериной, императрица доказала, что только она сама определяет направление этой полиитки. Теперь она сама начала вникать в хитросплетения наследных притязаний и правовых отношений в Священной Римской империи, и особенно – на юге Германии. Труд Герцберга, посвященный конституционно-историческим и государственно-правовым вопросам, очень понравился ей. Через Панина она сообщила прусскому посланнику, что не будь она союзницей короля Пруссии, то стала бы ею сейчас[1105]. Однако своему поверенному Гримму она признавалась, что баварское дело совершенно неудобоваримо: «…кто, черт возьми, здесь прав или неправ, и кто все же лжец?»[1106] И еще:

О Боже! Если можно было бы доказать и рассмотреть дело о баварском наследстве с такой ясностью и прямотой […] Как говорит великий дон Базиль[1107]из Севильского цирюльника, «…кто кого здесь проводит за нос?» В комедии это доктор Бартоло. Я Вас прошу подумать, кому бы Вы отвели эту роль в грандиозной драме, которая сейчас разыгрывается[1108].

И хотя с активной поддержкой Фридриха Екатерина медлила до осени 1778 года, через Панина требуя от него просить помощи у как можно большего числа штатов империи, она все больше склонялась в пользу прусской интерпретации конфликта, поверив, что вопреки принципам имперской конституции заглотить Баварию стремится Иосиф, «двуликий человек», «Янус» и «фокусник». А миролюбивые заявления Марии Терезии Екатерина считала чистым притворством «богомолки»[1109].

Участвуя в преодолении кризиса, Екатерина была вынуждена принять во внимание множество факторов: ей нужно было остаться в глазах общественного мнения Европы верной союзницей Фридриха; воспрепятствовать, причем без применения военной силы, расширению власти Габсбургов в империи, что отвечало и интересам России; не упустить шанса утвердить за Россией роль «третейского и мирового судьи Европы», вдохновенно приписывавшуюся ей даже таким трезвым умом, как дармштадтский министр Фридрих Карл фон Мозер[1110]; а также проследить, чтобы Габсбурги получили по меньшей мере один урок, но не чувствовали бы себя при этом униженными, поскольку зимой 1777–1778 годов, на которую пришлись querelles allemands[1111], Австрия вновь начала поддерживать Россию против Османской империи и Крымского ханства[1112]. О том, как Екатерине удалось достичь столь противоречивых целей, писали многие, но наиболее выразительно об этом сказал Фридрих: